каждая минута с закрытими глазами - это потеря шестидесяти секунд света (с) Г.Г.Маркес
у нас на ЧОГ есть жестокая традиция: если ты опоздал, ты или рискуешь получить неизвестные неприятности или поёшь или рассказываешь стихотворение.
Я не люблю петь без музыки. И мне не кажется, что рассказать письмо Татьяны это значит хорошо выпендриться - я когда-то знала гораздо большую часть Онегина, чем это несчастное надоевшееся письмо.
Вчера после стометровки и бега на третий этаж я читала Медведевой Бродского (таки попала - это её любимый поэт).
Только я думаю, этим не ограничится. Каждую пятницу у меня ЧОГ первой парой. На ближайший месяц будут Гумилёв, Анненский и Арбенины всех полов.
А дальше...
дальше - что любите вы?
Скиньте мне в комменты, если не совсем-совсем ленивые. И я выучу и просвещу остальных. Только на белорусском или русском и не анонимное.
и спасибо тем, кто откликнется (:
Я не люблю петь без музыки. И мне не кажется, что рассказать письмо Татьяны это значит хорошо выпендриться - я когда-то знала гораздо большую часть Онегина, чем это несчастное надоевшееся письмо.
Вчера после стометровки и бега на третий этаж я читала Медведевой Бродского (таки попала - это её любимый поэт).
Только я думаю, этим не ограничится. Каждую пятницу у меня ЧОГ первой парой. На ближайший месяц будут Гумилёв, Анненский и Арбенины всех полов.
А дальше...
дальше - что любите вы?
Скиньте мне в комменты, если не совсем-совсем ленивые. И я выучу и просвещу остальных. Только на белорусском или русском и не анонимное.
и спасибо тем, кто откликнется (:
Из особо почитаемых — тот же Гумилев, Маяковский, Пастернак, Райнер Мария Рильке, Бодлер, Верхарн...
Есть по нескольку любимых стихотворений от разных поэтов, Гёте, Блока, Северянина, Есенина..=) Люблю те стихи, которые написаны нехарактерно для этого поэта, или даже не знаю как сказать, например Янку Купалу считают поэтом, выразившим себя наиболее ярко через гражданскую лирику, а я жуть как люблю его стихи про любовь...
Вот.
Правда, они у него очень специфичны по форме, как небольшие поэмы в стихах. Не думаю, что подойдут для чтения наизусть.
Но все равно сброшу :)
Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрач
И ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.
О деталь, какой позавидовал бы и врач,
Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!
Думал выбросить. И велик ли груз - скорлупа!
На троллейбусной остановке имелась урна,
Но потом позабыл, потому что любовь слепа
И беспамятна, выражаясь литературно.
Через долгое время, в кармане пятак ища,
Неизвестно куда и черт-те зачем заехав,
В старой куртке, уже истончившейся до плаща,
Ты наткнешься рукою на горстку бывших орехов.
Так и будешь стоять, неестественно прям и нем,
Отворачиваясь от встречных, глотая слезы...
Что ты скажешь тогда, потешавшийся надо всем,
В том числе и над ролью детали в структуре прозы?
Неправильная Победа.
Президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга в 2005 г. отказалась приезжать в Россию на предстоящий праздник Победы.
Недавно Вике-Фрейберга (она
рулит покуда Латвией свободной)
сказала, что она раздражена
российской хамоватостью природной.
Мы не вольны, промолвила она,
внушить манеры русскому соседу.
Пускай они там пиво пьют до дна
за эту их несчастную Победу,
пусть на газете чистят воблин бок
и, оторвав куски от рыбьей тушки,
под рев гармони шпарят назубок
свои неэстетичные частушки
-- нам варваров исправить не дано.
История загонит их в парашу.
Мы будем пить не пиво, а вино,
и не за их победу, а за нашу.
Простите этот вольный перевод,
но суть сводилась к этому, ей-богу.
Итак, латвийский доблестный народ
не хочет пить за нашу Перемогу*.
Не мне Европу гордую учить,
-- ее авторитет не поколеблен,
-- но Фрейбергу я должен огорчить.
Она, похоже, будет в меньшинстве, блин.
Не зря полки шагали на убой.
Не только в Новом, но и в Старом Свете
за ту победу станет пить любой,
раскладывая воблу на газете.
И англичане, дружно разложив
на свежей Times бекон и чикен-карри,
поднимут крепкий эль за тех, кто жив
из тех, кто фрицам надавал по харе.
Французы, разложив на "Фигаро"
свои сыры и жирные паштеты,
-- о, как течет слюной мое перо,
о, Франция упитанная, где ты!
-- поднимут тост среди парижских крыш
за тех, кто в Resistance отличился,
а вовсе не за тех, кто сдал Париж
и под Виши от страха обмочился.
И даже в Штатах, кажется, полно
таких, что в память доблестного года
свое калифорнийское вино
закусят сочным лобстером Кейп-Кода
-- и, положив на "Вашингтонский пост"
отваренного краба-исполина,
возьмут его за ярко-красный хвост
и скажут: "Ну, за взятие Берлина!"
О Вайра! Я пишу вам из Москвы.
Простите, я известный безобразник.
Мы выживем, ей-богу, если вы
в Россию не поедете на праздник.
Пятнадцать лет мы, кажется, живем
без Латвии -- пленительной простушки,
и нашу воблу жесткую жуем
и распеваем грубые частушки.
И пусть глава свободных латышей,
угрюмая, как гордая гиена,
разложит пару заячьих ушей
на доблестном таблоиде Diena**
-- оскалится, как нильский крокодил,
который плачет, если безутешен,
-- и выпьет не за тех, кто победил,
а за того, кто в Нюрнберге повешен.
В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд.
В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат.
И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.
При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.
О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут.
Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,
Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь.
Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.
И чуть алеет рассветный отблеск на синих окнах к шести утра,
Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора.
Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,
Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на Трубу.
И дальше кружится по бульварам ("Россия"-Пушкин-Арбат-Пруды) -
Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.
Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут.
Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.
Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы необъясним,
Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.
И вот он едет.
Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей
Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей.
Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,
Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников,
Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют,
Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют, -
И как бы там ни трудился Хронос, дробя асфальт и грызя гранит,
Глядишь, еще и теперь не тронут - чужая молодость охранит.
...Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять,
Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать.
Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев Творца,
Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца.
За ним не явится никакая из караулящих нас смертей.
Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.
Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,
Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру.
И вот он едет.
Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп,
Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб,
Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху,
Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой наверху,
Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот,
Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает и орет,
Где, притворяясь чернорабочим, вниманья требует наглый смерд,
Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть:
Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид, -
Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит сам, что хранит).
Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем, в июне, в шесть,
Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть:
Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,
И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив.
Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву глуша,
Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа...
И вот я еду.
Ты помнишь квартиру, по-нашему — флэт,
Где женщиной стала герла?
Так вот, моя радость, теперь ее нет,
она умерла, умерла.
Она отошла к утюгам-челнокам,
как, в силу известных причин,
фамильные метры отходят к рукам
ворвавшихся в крепость мужчин.
Ты помнишь квартиру: прожектор луны,
и мы, как в Босфоре, плывем,
и мы уплываем из нашей страны
навек, по-собачьи, вдвоем?
Еще мы увидим всех турок земли...
Ты помнишь ли ту простоту,
с какой потеряли и вновь навели
к приезду родных чистоту?
Когда-то мы были хозяева тут,
но все нам казалось не то:
и май не любили за то, что он труд,
и мир уж не помню за что.
От моря пахнет гвоздикой,
А от трамвая как будто кожей.
Сегодня, ей-богу, не дико
Ходить с улыбкой на роже.
Пусть скажет, что я бездельник,
Вот тот симпатичный дворник,
А мне все равно: понедельник
Сегодня или там вторник...
Во рту потухший окурок,
А в сердце радость навеки.
С табачной вывески турок
Прищурил толстые веки.
Смеяться? Сказать? – кому бы,
Кому в глухое оконце?
Солдаты прошли, и на трубах
Кричало о счастье солнце...
А сверху, чтоб было жарче,
С балкона, где мопс на цепочке,
Осколком зеркала мальчик
Солнце разорвал на кусочки.
Ох, сомневаюсь, что ты что-то из этого будешь учить :))
Я шел зимою вдоль болота
В галошах,
В шляпе
И в очках.
Вдруг по реке пронесся кто-то
На металлических
Крючках.
Я побежал скорее к речке,
А он бегом пустился в лес,
К ногам приделал две дощечки,
Присел,
Подпрыгнул
И исчез.
И долго я стоял у речки
И долго думал, сняв очки:
«Какие странные
дощечки
и непонятные
Крючки!»
вот так
за остальные спасибо
те, что недлинные - выучу обязательно (:
Борис Слуцкий "Физики и лирики".
Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
Дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
Мы,что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья -
Наши сладенькие ямбы,
И в пегасовом полете
Не взлетают наши кони...
То-то физики в почете,
То-то лирики в загоне.
Это самоочевидно.
Спорить просто бесполезно.
Так что даже не обидно,
А скорее интересно
Наблюдать, как, словно пена,
Опадают наши рифмы
И величие степенно
Отступает в логарифмы
Пусть это будет Пастернак, можно рассказывать взахлеб:
Мне в сумерки ты все - пансионеркою,
Все - школьницей. Зима. Закат лесничим
В лесу часов. Лежу и жду, чтоб смерклося,
И вот - айда! Аукаемся, кличем.
А ночь, а ночь! Да это ж ад, дом ужасов!
Проведай ты, тебя б сюда пригнало!
Она - твой шаг, твой брак, твое замужество,
И тяжелей дознаний трибунала.
Ты помнишь жизнь? Ты помнишь, стаей горлинок
Летели хлопья грудью против гула.
Их вихрь крутил, кутя, валясь прожорливо
С лотков на снег, их до панелей гнуло!
Перебегала ты! Ведь он подсовывал
Ковром под нас салазки и кристаллы!
Ведь жизнь, как кровь, до облака пунцового
Пожаром вьюги озарясь, хлестала!
Движенье помнишь? Помнишь время? Лавочниц?
Палатки? Давку? За разменом денег
Холодных, звонких,- помнишь, помнишь давешних
Колоколов предпраздничных гуденье?
Увы, любовь! Да, это надо высказать!
Чем заменить тебя? Жирами? Бромом?
Как конский глаз, с подушек, жаркий, искоса
Гляжу, страшась бессонницы огромной.
Мне в сумерки ты будто все с экзамена,
Все - с выпуска. Чижи, мигрень, учебник.
Но по ночам! Как просят пить, как пламенны
Глаза капсюль и пузырьков лечебных!
А вообще, Маяковский, наверно.
Если честно не очень люблю поэзию как элемент литературы по ряду причин. Ну, некоторые стихотворения нравятся.